Штюрмер Г. Два военных года в Константинополе. Очерки о немецко-младотурецкой морали и политике. Лозанна, 1917 г. Stuermer Harry- Zwei Kriegsjahre in Konstantinopel. Skizzen deutsch-jungturkischer Moral und Politik, Lausanne, 1917.

Из моей первой поездки на Дарданеллы я вернулся в Константинополь все еще с чувством симпатии к туркам. Первое, что я увидел столице, было начало массовых преследований армян. И оговорюсь сразу, что в новейшей истории развития человечества это единственное в своем роде движение с невиданными зверствами на расово-шовинистической основе похоронило мою любовь к сегодняшней Турции. Это движение, больше чем все остальное из увиденного мной в этой мировой войне на германско-турецкой стороне, вложило в мои руки оружие против моего собственного правительства и определило мою теперешнюю позицию. Я говорю «на германско-турецкой стороне», таккак не могу иначе, ибо я обязан возложить на правительство Германии часть ответственности за те позорные деяния, которые оно позволил совершить туркам!
Именно здесь, в нейтральной Швейцарии, куда удалось бежать немногим из этого несчастного народа и куда стекается так много информации, собрано достаточно материала о преследованиях армян так что нет надобности останавливаться на подробностях в рамках настоящей статьи. Уже одно перечисление всех леденящих душу фактов, которые стали известны лично мне во время моего пребывания в Турции, причем я не собирал эту информацию систематически, это заняло бы всю мою статью. К сожалению, с глубокой болью должен сказать, что после всего того, что мне лично рассказали люди, достойные доверия,— врачи Немецкого Красного Креста, чиновник и служащие Багдадской железной дороги, сотрудники Американского посольства, сами турки, пусть даже немногие,— я не могу считать преувеличенными те ужасающие факты и сообщения, какие описываются, например, в книге Арнольда Тойнби «Насильственные преступления в Армении»^[*]. Однако для меня, в соответствии с очерковой формой моего небольшого исследования, важно только установить во всех этих ужасных злодеяниях — в резне, в изнасилованиях женщин, в медленном умерщвлении людей, в выбрасывании детей в море, в насильственном помещении красивых молодых девушек в бордели, в насильственном обращении в ислам, в передаче в турецкие гаремы всех молодых женщин, в беспощадной депортации образованных, знатных семей озверевшими жандармами, в нападениях в пути со стороны наемных разбойничьих и преступных банд, в «поселении» в пресловутых малярийных и совершенно безжизненных пустынных и горных местностях, в выдаче на поругание бродячим курдам и бедуинам с их дикими обычаями, короче говоря, во всех этих по-звериному жестоких и хладнокровно изощренных методах истребления, жертвами которых уже стали более полмиллиона человек, а по некоторым оценкам еще больше, а также в том, что еще около полутора миллиона человек — остатки этого высокоразвитого в духовном и культурном отношении народа, одного из главных носителей всего прогрессивного в Османской империи,— из-за разрыва всяких семейных уз, лишения прав, из-за хозяйственной разрухи также обречены на печальный конец,— систему, основные политические концепции и степень ответственности Германии.
Преследования армян начались в больших масштабах довольно внезапно в апреле 1915 года. Некоторые события, действительно имевшие место на Кавказском фронте, послужили желанным предлогом для турецкого правительства, чтобы, как сорвавшиеся с цепи дикие звери, напасть сначала на армян восточных вилайетов — на так называемую исконную Армению — и устроить кровавую бойню, без различия между мужчинами, женщинами и детьми. Это совершалось под лозунгом «восстановления порядка в зоне военных действий с применением военных мер вследствие пособничества врагу, измены и вооруженной помощи со стороны населения». При этом погибла первая пара сотен тысяч армян. Тот факт, что часть армян в отдаленных областях, непосредственно на русской границе держала сторону приближающихся русских, никто не пытается отрицать. Кстати, ни один армянин, с которым я беседовал, не отрицал этого. Но ведь «части армянских добровольцев», которые воевали на стороне русских, формировались, главным образом,— и это тоже доказано,— из русских армян, проживающих в Закавказье. Если в этом участвовали и некоторые турецкие армяне, то ни один разумный человек не подумает о том, чтобы отказать Турции как суверенному государству в праве принимать жестокие меры к этим изменникам и перебежчикам. Если здесь я подчеркнуто признаю такое право, то делаю это с тем большим ограничением, что продолжающиеся десятилетиями ужасные страдания этого народа, официально отданного на произвол курдов-разбойников и бесстыдно угнетаемого администрацией-кровопийцей, обеспечивают этим перебежчикам полное моральное оправдание в глазах цивилизованного человечества. И все-таки, несмотря на огромную вину турок перед этим народом, я бы пошел им навстречу в том смысле, что, по-видимому, молчал бы, если бы речь шла только о военно-правовой казни несколько сотен людей или о других мерах— скажем, - депортации пары тысяч армян, строго ограничиваясь мужчинами. Возможно, что Европа и Америка простили бы Турции также и другие более широкие шаги в виде репрессий или мер предосторожности против некоторой части мужского населения в исконной Армении, постепенно превращающейся в военную зону, если бы при этом не было особых жестокостей. Но с самого начала преследованиям подверглись также женщины и дети, они распространились равномерно на сотни тысяч жителей шести восточных вилайетов и отличались такой звериной жестокостью, что их можно сравнить разве что с центрально-африканскими способами охоты на рабов или с нероновскими преследованиями христиан. При таких методах исчезает всякая видимость права турецкого правительства применять такие меры, как «военная эвакуация с целью предотвращения беспорядков», и я не думаю также, что можно найти хотя бы одного порядочного и хорошо осведомленного об этих фактах немца, у которого такая хладнокровная резня населения целых областей и депортация оставшихся людей на верную погибель в пути не вызвала бы настоящего отвращения к младотурецкому правительству. Тот, кто чувствует себя человеком, даже будучи в политическом отношении туркофилом, не может думать иначе. Во всяком случае, вследствие этой «эвакуации, необходимой с военной точки зрения», исконная Армения стала безлюдной; как турки сами меня часто уверяли,— я мог бы назвать их имена, но боюсь подвергнуть этих поручителей, являющихся порядочными исключениями из правила, опасности со стороны Энвера или Талаата,— что в Армении уже почти нет армян! Совершенно очевидно и то, что из массы депортированных лиц, которые избежали первой резни и, подвергаясь на голодных маршах нападениям курдов, эпидемии сыпного тифа, были переброшены в знойные северо-месопотамские и северосирийские пустыни, где и были оставлены на произвол судьбы, вряд ли кто-то остался в живых. Надо только посмотреть в каком-нибудь справочнике цифры переписи населения в шести армянских вилайетах и убедиться, о какой массовой резне многих сотен тысяч людей здесь идет речь.
Но, к сожалению, это было не все. Турецкое правительство пошло дальше, намного дальше. Оно посягнуло на существование всего армянского народа, не только в самой Армении, но и в «диаспоре», в самой Анатолии и в столице. Это были новые сотни тысяч жертв. Однако правительству нелегко было использовать принцип «эвакуации из военной зоны», примененный к шести армянским вилайетам, в отношении населения, проживающего на расстоянии многих сотен километров как от восточного театра военных действий, так и от Дарданелл. Поэтому оно прибегло к другим средствам и «раскрыло» всеобщий заговор среди армян империи. Только с помощью такой циничной фальсификации оно могло достичь цели, осуществить хорошо продуманную систему истребления всей армянской расы. Сознательно обманывая общественное мнение всего мира, турецкое правительство придумало, нет, заказало местные заговоры, извратило все обстоятельства, чтобы совершенно спокойно месяцами проводить свою кампанию по истреблению. И в серии официозных статей в газетах младотурецкого Комитета населению разъяснялось, что все армяне являются опасными заговорщиками, которые в день, когда флот Антанты завладеет Дарданеллами, намерены при помощи оружия и бомб и при финансовой поддержке Англии и России устроить страшную кровавую резню турок, чтобы свергнуть османское господство. Здесь я хочу особо подчеркнуть, что от меня, конечно, ничего не ускользнуло из всего того, что могло привести турецкое правительство в качестве аргументов против армян; ведь это достаточно широко раздувалось в собственных официальных и официозных публикациях, а также в трудах «знатоков Турции». Я проверил все, причем в самом начале моего пребывания в Турции, когда я был в плену туркофильства — пусть господин статс-секретарь Циммерманн поручит проверить дату своего письма в мою редакцию, в котором он говорит о моем большом доверительном докладе моей газете по этому вопросу, который прошел через его руки и вызвал у него интерес, и он сможет убедиться, что я думал о преследованиях армян еще летом 1916 года, причем не питая никаких симпатий к армянскому народу, о высоких интеллектуальных способностях которого я узнал намного позже благодаря личным контактам. Я могу здесь высказать только свое окончательное мнение с учетом всех за и против и с полным знанием дела и чистой совестью сказать, что последовавшее после первого акта чудовищной, по-звериному жестокой «эвакуации из военной зоны» в исконной Армении распространение системы депортаций на новые сотни тысяч армян в столице и во всей стране, которых умышленно оставляли в пустынях на верную смерть, людей, которые отчасти по месту своего проживания, в силу своей среды, социального положения или образа мышления, направленного только на работу и заработки, совершенно не были способны на активное вмешательство в политику, отчасти состояли из местных зажиточных семей, которые занимали более высокое общественное положение, имели более высокий уровень культуры и были тысячами нитей связаны со страной, людей, которые по традиции, а также по своей мудрости всегда боязливо держались подальше от всяких революционных махинаций и находились в окружении других рас, намного превосходящих их в численном отношении,— является наиболее подлым, циничным, изолгавшимся и преступным деянием расового фанатизма, какое когда-либо имело место в истории человечества, совершенным исключительно из чувства собственной экономической и культурной неполноценности по сравнению с этим нетурецким элементом, с целью его насильственного уравнивания в свою пользу и с трусливого согласия правительства Германии, которому полностью были известны факты!
Из всей цепи этих позорных поступков я тысячи раз видел собственными глазами, по крайней мере, как они начинаются. Едва я вернулся из моей первой поездки на Дарданеллы, как эти преследования начались одновременно во всей Анатолии, в том числе в столице Константинополе, и такие сцены, которые имели место в Турции почти до моего отъезда в конце декабря 1916 года с перерывами на несколько недель в разные времена, можно было наблюдать чаще всего в уличных картинах войны. Это было то время, когда в цветущих западных вилайетах Анатолии, начиная от Бруссы и Адабазара, где добротные фермы армян, по-видимому, были бельмом на глазу правительства, которое боролось за насильственную «национализацию», когда домашнее имущество уважаемых семей выбрасывалось на улицу и продавалось за бесценок, так как несчастным, которых на улице ждали жандармы, часто давали всего один час перед отправлением в глубь страны; когда имущество, поскольку его в спешке нельзя было продать, становилось бесплатной добычей жестоких «мохаджиров» (мусульманских переселенцев), которые, будучи Комитетом вооруженными до зубов, провоцировали беспорядки, которые затем преподносились как «армянские заговоры»; когда по достоверным источникам матери в наивысшем отчаянии продавали собственных маленьких детей, так как у них отбирали последний пиастр, и они не хотели, чтобы их бедные малыши погибли на печальном пути в далекую глубь страны! Мне приходилось видеть бесчисленное множество раз типичную картину: небольшие колонны армян из столицы, эскортируемые на улицах Перы двумя жандармами в оборванных мрачнозеленых униформах, со звериными лицами, а за ними полицейского, с записной книжкой в руке, который, наугад подзывал к себе то одного, то другого из толпы, и если они оказывались армянами, включали их в колонну, чтобы затем на «караколе» Галата-серая — главного полицейского участка Перы, сдать свою «дневную выручку» армян! Уже одни эти способы и методы арестов и депортаций полностью опровергают утверждение турецкого правительства о том, будто оно действовало в справедливом возмущении по поводу раскрытия крупного заговора. Нет, совершенно наоборот! Количество подлежащих депортации армян хладнокровно было распределено на срок в несколько месяцев, можно сказать, почти на полтора года, и депортации стихли лишь тогда, когда, в результате устранения летом 1916 года армянского патриарха, был нанесен смертельный удар по культурной жизни этого народа, чтобы затем, призвав на военную службу всех тех, которые ранее заплатили налог, освобождающий от военной службы — среди которых кстати было также много видных армян, деловых людей,— завершить в некоторой степени эту акцию к декабрю 1916 года. Какого мнения можно быть О «справедливом и внезапном возмущении» турецкого правительства, если, например, из двух армянских привратников одного дома, двух братьев, одного депортируют сегодня, а второго через две недели, или если в каком-либо городском квартале установлено ежедневное определенное число «подлежащих сдаче» армян, скажем, двести или тысячу, как мне сообщали порядочные турки, которые имели контакты с органами полиции и знали систему этих депортаций! О перипетиях этих преследований можно то крайней мере сказать, что число ежедневно депортируемых возрастало каждый раз, когда турков раздражала очередная победа русских, и напротив, заметно снижалось, когда после военных поражений иод Эрзерумом, Трапезундом и Эрзинджаном правительство имело возможность поразмыслить о том, не доберется ли в скором времени до него карающая десница Немезиды? Наконец, о перевозках. Ежедневно к вечеру, после того, как несчастных собирали на полицейских участках, несколько вагонов трамвая перевозили кучу женщин и детей, в то время как мужчины и мальчики должны были идти пешком вниз в Галату, с маленькими узелками в руках, в которых находились пара одеял и самые необходимые пожитки для мрачного похода. Разумеется, не только беднота. Все, от привратника и торговца до представителей лучших семей, могли ежечасно, ежедневно иметь такую участь, и мне известны случаи, когда высокообразованных людей из семей потомственных аристократов, инженеров, врачей, адвокатов, перевозили ночами из Перы таким грязным способом, затем они проводили холодную ночь на перронах Хайдар-Паши и следующим утром отправлялись—разумеется, оплатив стоимость билета, как и все расходы по перевозке,— в глубь страны, где погибали от сыпного тифа или в редчайших случаях, после перенесения страшной болезни, с разбитым телом и душой, после бесконечных ходатайств, получали разрешение вернуться как «не представляющие опасности»! И среди этих групп, перебрасываемых как скот туда-сюда, находились тысячи и тысячи нежнейших, изнеженных женщин из знатных семей, имеющих совершенно европейскую культуру и образ жизни! Вообще печальной участью депортируемых было то, что после бесконечных пеших маршей, во время которых их насиловали тысячи раз с максимальной жестокостью, их гнали далеко вниз к границе с арабской территорией, где они, находясь в окружении совершенно чужого народа, мало симпатичного их расе, в пустынных горах, не имея денег, дома, еды, не имея возможности заработать, мучительно погибали. Характерным было то, что во время депортаций женщин и детей всегда отделяли от мужчин, чтобы путем разрыва семейных уз в корне уничтожить силу народа! Так исчезла очень большая часть армянского народа. Это были «лица, перемещенные в другие районы», как гласил красивый заголовок «временного закона», который давал руководству Комитета,» усердно проводящему «внутреннюю колонизацию» с применением чисто турецких элементов, полное право распоряжаться их фирмами, которые находились в наилучшем состоянии! Этим была достигнута главная цель — насильственная национализация до сих пор смешанной в расовом отношении страны. Й в то время как Анатолия пустела от всех тех элементов, которые до сих пор представляли прогресс, в то время как покинутые города, села и цветущие пахотные земли изгнанных становились добычей жестоких «мохаджиров»— орд одичавших мусульманских эмигрантов, на пути к далекой цели постепенно редел поток несчастных, оставляя за собой следы в виде трупов женщин и детей, стариков и мальчиков. А те немногие, которые живыми добирались до места «поселения», то есть до зараженных малярией, окруженных бедуинами и курдами, концентрационных лагерей смерти, угасали медленной и более страшной смертью. Иногда правительство не успевало достаточно справиться с задачей, и еще осенью 1916 года имел место случай — согласно сообщениям немецких служащих Багдадской железной дороги— когда несколько тысяч армян, привезенных на этот участок в качестве рабочих, однажды просто бесследно исчезли. Очевидно, их, недолго думая, увели в пустыню и зарезали! Но регистрация страшных грехов правительства Талаата несмотря на строгую цензуру и закрытие границ уже официально ведется кое-кем в разных местах, как в американском посольстве в Константинополе, так и в нейтральной и антантовской загранице, и при заключении мира все будет беспощадно предъявлено судом цивилизованных наций обвиняемому преступному младотурецкому роду!
Я беседовал с армянами, которые мне говорили: «Раньше старый султан Абдул Гамид время от времени приказывал нас резать тысячами. Во время организованных погромов нас на определенные сроки отдавали на резню курдам, и мы переносили довольно страшные страдания. Затем младотурки, как показала Адана в 1909 году, также пролили кровь тысяч армян. Но после того, что мы переживаем теперь, мы буквально мечтаем о резне при старом режиме. Сейчас уже дело не в определенном количестве убитых, которым ведется счет; сейчас из-за национальной ненависти псевдоцивилизованного, псевдосовременного и поэтому намного более опасного правительства медленно, но неуклонно, почти беспрепятственно уничтожается весь наш народ; теперь принялись за наших жен и детей, которых оставляют на погибель на пеших маршах и в концентрационных лагерях в безжизненных местностях, и те жалкие остатки нашего населения в селах и городах, где местные власти усердно выполняли приказы центрального правительства, насильственно обращают в ислам, а наших молодых девушек передают туркам в гаремы и в бордели! Вот так должны исчезнуть последние следы нашего народа, он должен быть уничтожен как раса. А почему? Потому, что турки поняли свое духовное банкротство, свою экономическую несостоятельность, свою культурную отсталость от прогрессивного армянского элемента, который несмотря на отдельные случаи резни, сумел мудро приспособиться к Абдулу Гамиду и благодаря своим большим способностям даже пробиться к высоким государственным постам, и теперь, когда они сами несут большие потери из-за затяжной, неудавшейся и с самого начала проигранной войны с ее огромными затратами, они надеются таким образом сохранить равновесие рас и преобладание своего элемента в государстве. И, поскольку это не просто отдельные вспышки гнева, как при Гамиде, а глубоко продуманные государственные меры против нашего народа, то он не должен надеяться на милость, и так как мы видели, что Германия из-за своего бессилия и бессовестности терпит наше уничтожение, то армянский народ, если война будет продолжаться и дальше, прекратит свое существование. Поэтому сегодня мы буквально мечтаем о старом режиме Абдул Гамида, как бы ни больно нам было тогда».
Существует ли большая трагедия в судьбе народа? Причем народа, который, будучи зажатым между двумя крупными державами, был далек от всяких иллюзий политической независимости и не имел ирредентистских чувств по отношению к России, до того момента, когда младотурки оскорбили его своим позорным предательством, мерзким нарушением революционного товарищества в борьбе за свержение старого деспотического режима Абдула Гамида; народа, который был совершенно лояльным, думал и чувствовал как гражданин Османского государства, как ни один другой элемент населения, кроме собственно турецкого!
Я надеюсь, что этими немногими строками удалось достаточно точно охарактеризовать дух и результаты тактики истребления. Только об одном эпизоде я хочу здесь упомянуть, который я пережил тяжелее всего.
Однажды летом 1916 года к полудню моя жена вышла сделать кое-какие покупки на главной улице Перы. Мы жили в нескольких шагах от Галата-серая и ежедневно имели достаточно возможности сидеть из балкона, как группы несчастных депортированных армян в сопровождении эскорта жандармов входят в помещение полицейского участка, В конце концов к таким печальным зрелищам чувства притупляются и в них уже не видишь судьбу отдельных людей, а только политическую сторону. Но на этот раз моя юная жена вернулась до мой через пару минут, дрожа всем телом. Она не смогла продолжить свой путь. Проходя мимо «Каракола», она услышала доносящиеся из открытого вестибюля жалобные звуки замученного человека, похожие на глухие стоны замученного до смерти животного в состоянии агонии. «Армянин»,— сообщил моей жене один из стоявших у входа.
Затем один из полицейских отогнал толпу. «Если такие сцены происходят средь бела дня в самом оживленном месте европейского города Перы, то я хотела бы знать, что делают с несчастными армянами в не цивилизованной глубине страны»,— сказала моя жена. «Если турки здесь в столице ведут себя как дикие звери, так что женщина, идущая по главной улице, получает нервный шок, то я не могу жить в этой страшной стране!» После этого, громко всхлипывая, она высказала мне в ужасном возмущении все, что у нее накопилось за более чем год своего пребывания, все, что она видела вместе со мной, каждый раз выходя на улицу. «Вы немцы — свиньи, жалкие свиньи, так как терпите это в турках, в то время как страна полностью в ваших руках. Вы — трусливые свиньи, и я никогда не ступлю ногой в вашу проклятую страну. О боже, как я ненавижу Германию!» В этот момент, когда моя собственная жена, плача и дрожа от боли, возмущения и брезгливости перед лицом этой трусости, швыряла мне в лицо проклятие нации, я внутренне порвал с Германией. К сожалению, я уже давно и много знал!
Мне вспомнились беседы, которые я неоднократно имел с сотрудниками посольства Германии в Константинополе и с американским послом Моргентау по армянскому вопросу. Я никогда не чувствовал себя убежденным после заверений германского посольства в том, что оно сделало максимум возможного, чтобы остановить резню мирных армян вдали от арены военных действий, которые по всему своему образу жизни, по классовой принадлежности совершенно не были в состоянии активно участвовать в политике, а также прекратить хладнокровную депортацию женщин и детей в безжизненные районы на медленное вымирание. Напротив, о позиции правительства Германии по армянскому вопросу я получил впечатление, с одной стороны, как о трусливой и бессовестной, с другой — как о близорукой и глупой. Американский посол, который тепло относился к армянам, был по отношению ко мне, немецкому журналисту, конечно, слишком сдержанным в этом щепетильном вопросе, то есть в своем истинном мнении о поведении его немецких коллег. Однако из многих часов беседы с этим симпатичным человеком, который сделал так много гуманного в Турции, я не вынес ничего такого, что заставило бы меня отказаться от моего впечатления о германском посольстве, и в беседе с господином Моргентау я сделал несколько прозрачных намеков на мое понимание ситуации.
Поведение Германии было, прежде всего, бесстыдно трусливым, сказал я. Потому что турецкое правительство было достаточно прочно в наших руках — в военном, финансовом и политическом отношениях, чтобы заставить его соблюдать элементарные принципы гуманизма, если бы мы этого захотели. Энвер и, в особенности, Талаат, государственный деятель, который как министр внутренних дел и собственно диктатор Турции несет главную ответственность за преследования армян, уже не имели другого выбора, чем безоговорочно следовать Германии по однажды избранному пути, и может быть, стиснув зубы, но без колебаний повиновались бы решительному слову даже по такому им нужному вопросу, как армянский. На сотнях примеров видно, что германское посольство там, где речь шла о германских интересах, о размещении немцев, о вмешательстве в вопросы управления, о проникновении в министерства, иногда в ущерб справедливым турецким интересам и чувствам, никогда не испытывало нежных чувств и всегда осуществляло свои намерения. В то же время я был свидетелем, как наше посольство даже не было в состоянии защитить права образованной немецкой дамы, которая была замужем за армянином, которого безвинно депортировали «вкупе» со многими другими, и теперь она в слезах ежедневно сидела в вестибюле здания посольства, домогаясь милости! Сами турки цинично высмеивали нас из-за этой непомерной трусости и напоминали, как русское правительство, несмотря на отмену капитуляции, было бы готово при необходимости сделать из защиты даже одного бедного русского еврея политический случай, если бы оно находилось в подобном положении как сейчас Германия! Турки при всей внешней любезности дали мне совершенно отчетливо понять, что в глубине души испытывают чувство презрения к нашему исключительному безволию!
Во-вторых, наше поведение являлось бессовестностью. Смотреть, как приносятся в жертву жизнь и имущество, благосостояние и культура сотен тысяч людей, и довольствоваться формальными слабыми протестами, имея возможность принять самые энергичные меры, есть не что иное как преступная бессовестность, и я не могу избавиться от чувства подозрения, что несмотря на красивые официальные фразы, которые произносятся часто об «армянской проблеме» в здании германского посольства, наших господ дипломатов, в принципе, мало интересует дальнейшее существование этого народа. Что заставляет меня, высказать такое чудовищное обвинение? Тот факт, что я в деловой беготне наших дипломатов, когда очередной раз после особенно ужасных страданий, причиненных армянскому населению, в посольстве появлялся достопочтенный армянский патриарх со своей свитой, чтобы слезно умолять нашего посла, наконец, помочь, никогда не видел ничего другого — а я не один раз был свидетелем таких сцен в здании посольства и слышал разговоры сотрудников между собой — кроме заботы о германском престиже, кроме оскорбленного самомнения, но никогда не видел заботы о судьбе армянского народа; тот факт, что я много раз в неофициальной обстановке слышал из уст немцев всех рангов, вплоть до высших кругов, полные ненависти слова осуждения в адрес армян, осуждения близорукого и основанного на незнании фактов, на бездумном повторении точки зрения официального турецкого толка. И эти случаи, к сожалению, действительно доказаны, да еще подкреплены показаниями вернувшихся из внутренних районов немецких врачей и сестер в том смысле, что некоторые немецкие офицеры даже усерднее, чем сохранившие хотя бы остатки человеческих чувств турецкие чиновники местных властей, у которых сердце противилось выполнению инструкций «Нур-эль-Османие» (резиденция Комитета) из Стамбула, бодро и весело брали в свои руки инициативу по истреблению и высылке армян. Известным и совершенно достоверным является тот скандальный случай, когда два немецких офицера, без какого-либо приказа, находясь проездом в какой-то местности в далекой Малой Азии, где хотели заставить армян, которые в отчаянии заперлись в своих домах и забаррикадировались, чтобы не дать себя угнать как скот, выйти под страхом направленных на них орудий, но ни один турок не нашел в себе смелости выполнить приказ стрелять в женщин и детей — превратили это для себя в спорт, демонстрируя свои артиллерийские способности! Конечно, такие позорные поступки были единичными, но они подходили к тому духу, который исходил из существующего мнения об армянском народе, высказанного десятками образованных, высокопоставленных немцев, не говоря о военных. А т/(*кой случай как злоупотребление властью немецкими военными в отношении армян, имевший место во внутренней Анатолии, который стал предметом официального обсуждения в германском посольстве и был передан дальше в Германию послом графом Вольффом-Меттер-нихом — этим поистине гуманным и благородным человеком — послужил из-за неслыханной трусости нашего правительства внешним поводом к тому, что турецкому правительству удалось выжить его, который, несмотря на свой преклонный возраст, — в противоположность барону фон Вангенгейму, который подходил ко всему прямо-таки с преступным оптимизмом, восторгается турками и к тому же слабый человек,— иногда намеревался тверже взяться за турецкое правительство; просто он был принесен Берлином в жертву! Что можно, наконец, сказать о духе немцев — наших официальных сотрудников — в отношении армян, когда слышишь о таких вещах, как мне доверительно рассказал незадолго перед моим отъездом из Константинополя один высокопоставленный венгерский банкир (имя которого не хочу называть): «Один немецкий офицер, носящий титул барона, который близок с военным атташе в Стамбуле, выбрал на базаре у одного армянина в кредит дорогой ковер, распорядился доставить его к себе на квартиру в Пере, а потом, когда пришло время платить, вдруг стал утверждать, что ковер стоит на двадцать фунтов меньше чем договорились, и после этого намекнул отчаявшемуся армянину, что при его, офицера, добрых личных отношениях с начальником турецкой полиции лучше не надоедать ему по этому вопросу!» Я привожу этот случай только потому, что считаю его, к сожалению, совершенно правдивым. Наконец, близорукой и глупой позицией было то, сказал я, что представительство нашего государства сложа руки наблюдало, как истребляют армян. Ибо нарастающий прилив турецкого шовинизма не мог остаться незамеченным для нашего правительства, и ни один более или менее дальновидный человек не мог сомневаться уже летом 1915 года в том, что Турция будет с нами только до тех пор, пока мы ей нужны в военном и финансовом отношении, что в победившей, полностью отуреченной Турции нам вообще нечего будет искать, даже в чисто экономическом отношении. Несмотря на вечные жалобы относительно этого хорошо известного и неприятного для нас факта, которые довольно часто можно было услышать также от официальных лиц, мы тем не менее терпеливо наблюдали за истреблением прогрессивного в культурном отношении, по-европейски мыслящего, умного, совершенно лишенного шовинизма и фанатизма, очень любящего иностранцев армянского народа—более чем полтора миллиона человек, народа, который является лучшим противовесом для безнадежно националистического, ненавидящего все иностранное младотурецкого элемента, и сделали нас — немногих представителей нашего народа,— которым еще предстоит прийти в себя от страшной катастрофы, из-за нашей трусости и бессовестности, навсегда смертельными врагами тех, которые раньше питали к Германии искреннюю симпатию. Умное германское правительство должно было уже с учетом все отчетливее формирующегося младотурецкого духа попытаться всеми средствами сохранить симпатию к себе армян, даже добиваться ее в еще большей степени. Армяне ждали нас, ждали с трепетом, что мы скажем, наконец, свое решающее слово. Их разочарование, ненависть к нам теперь стала безграничной — и это справедливо!— и немец, который когда-нибудь захочет заниматься бизнесом на Востоке, будет чувствовать это, пока существует хотя бы один представитель этого измученного народа!
Чтобы ответить на армянский вопрос совершенно в том же смысле, в каком это делаю я, не требуется ни малейшего пристрастия, даже не нужно испытывать никакой симпатии к этой расе (я намекал, что она вполне заслуживает симпатии хотя бы благодаря своим высоким духовным и умственным способностям). Надо только обладать чувством гуманизма, чтобы никогда не принимать те методы и способы, какими обращались с сотнями тысяч представителей этого несчастного народа; надо только понять народнохозяйственные и культурные потребности далекого, еще слишком отсталого, но в то же время такого перспективного государства, древней земли как Турция, чтобы придать максимальное значение сохранению этого неутомимого, исключительно полезного элемента; надо только открыть глаза и увидеть факты, и как истинно образованный человек удержаться от идиосинкразии к другой расе, чтобы никогда не поверить в то, что хотят турки внушить миру об армянах, чтобы затем спокойно их уничтожать; и, будучи немцем, достаточно иметь хоть немного чувства собственного достоинства, чтобы, краснея от стыда, наблюдать жалкую трусость нашего правительства в армянском вопросе. Эта печальная совокупность отсутствия совести, трусости и неосмотрительности, в которых провинилось наше правительство в связи с армянским вопросом, может быть достаточной, чтобы полностью уничтожить политическую лояльность в сознательном человеке, для которого дороги человечество и цивилизация. К счастью ,еще не все немцы умеют с такой легкостью, как эти господа-дипломаты из Перы, переносить позор, который отныне войдет в анналы истории; да будет известно, что истребление столь изощренными зверствами полуторамиллиона человек — целого народа высокой культуры — совпало с периодом наиболее сильного германского влияния в Турции.
Я передавал в редакцию свой газеты пространные секретные сообщения о преследованиях армян и зверских шовинистических замыслах, ставших причиной этих преследований младотурок. Об этом писал даже в министерство иностранных дел. Но моя редакция никогда, никаким образом не реагировала на сообщения. Свое решение — никогда больше не переступать порог моей редакции — я принял после того драматического события, когда моя жена швырнула мне в лицо проклятье Германии. Я лично, по крайней мере, обязан моим душевным и морально-политическим освобождением страданиям несчастных убитых и замученных армян!...